Одно из популярнейших стихотворений Чеслава Милоша написано было на Пасху в 1943 году и рассказывает о карусели у стен варшавского гетто, которая работала даже во время восстания в гетто и уничтожения восставших. Такое соседство кажется кощунственным, но только для людей, считающих мир справедливым. Для буржуазной, прямо скажем, психики. Работящий, добрый и умный катается на карусели, ленивый и злобный глупец исправляется на работах в местах, очень отдаленных. Карусель в Лондоне, Джек Потрошитель дробит камни в Австралии.
В реальности Джек Потрошитель наказан не был. Да он вообще мог быть британским аристократом! В Австралии каторжники были, но там еще и аборигенов травили, которые никаких преступлений не совершали. Уайльд же, не совершивший никакого преступления, "исправлялся" в местах не столь отдаленных.
Украинцы в 2024 году возмущались, что в России течет нормальная жизнь, что война не очень изменила жизнь агрессора. Санкции лишь формально направлены на превращение России в помойку, которая не может воевать. Воевать может и помойка, более того, как раз помойка может завоевать хрустально-стальной город на горе. Санкции против Ирана точно не за то, что Иран воевал, Иран не воевал ни с кем, а посмел свергнуть диктатуру, которая была кое-кому удобна. Санкции призваны показать, что порок ведет к бедности. Ускорить процесс показывания.
Так вот, в Израиле, как и в России, никакой войны нет. Кое-где висят листовки с портретами заложников и призывом немедленно их вернуть. Но жизнь идет абсолютно так же, как всегда. Тихо и мирно. Скучная буржуазная жизнь. Никаких разрывов и выстрелов не слышно. Выстрелы вообще слышны на расстоянии в три километра, пушки — километров 15, бомбы — километров 30, а до Газы почти сотня километров от места, где я сейчас чай пью.
Но и с Газой, и с Украиной, всё равно или поздно утрясется, утихнет. И в Варшаве всё давно утихло. Зло оттеснено, и добропорядочный мир уже 87 год сооружает вал против нестабильности и непредсказуемости дикарства.
Одна незадача: и по ту сторону вала есть карусель. И по
эту. Жизнь есть всюду, дети есть всюду, их надо кормить, учить и развлекать, не дожидаясь исхода войн и геополитических споров. Бог всюду. Грех и добро всюду. Войны лишь спрессовывают и делают наглядным то, что в обычное, так называемое "мирное время", не бросается в глаза, а скулит в какой-нибудь дыре.
Всегда рядом с нашей веселой каруселью кого-то убивают — и убивают не враги, а друзья, убивают ради нас или ради себя, но убивают. Да что там "убивают" — еще и обкрадывают, а это иногда хуже смерти, нищета эта смерть, растянутая во времени, мучительная, ноющая.
Видите карусель — приглядитесь, далеко ли от карусели до стены. Христа распяли за городской стеной, так было положено. Насчет карусели за этой стеной археология пока молчит, но почему бы и нет? Стена огораживала карусель от неприятного зрелища или Распятого от возможности сбежать? Так Он и не собирался сбегать, и восставать не собирался, Он для того и пришел, чтобы быть распятым на нашей карусели, и так оно и крутится по сей день... Надо быть настоящим буржуа, чтобы в упор не видеть стены, и надо быть просто настоящим, чтобы ее заметить. Да что там "не видеть стены"! Человек склонен сидеть на карусели и считать, что он в гетто, в страшной смертельной опасности, потому что в голове у него идеал еще более карусельной карусели, во всю вселенную, безо всяких странных стен и угроз... Но, допустим, прозрели, протрезвились... А дальше что? Да по-разному, по-разному... Бесчеловечность одинакова как патроны одного калибра, человечность бесконечно разнообразна.
Есть и светлая, хотя не менее трагическая история. Один советский литератор жил в писательском кооперативе через стенку с Булгаковым. У них был общий балкон, они там часто курили и трепались. Жены ходили друг к другу за спичками и солью. Были слышны разнообразные звуки у соседей. Потом стало слышно, как Булгаков болеет, потом услышался истошный крик женщины, потом помогал выносить гроб, поминки... А спустя тридцать лет бывший сосед прочел «Мастера и Маргариту» и в ужасе записал:
«Я жил с ним рядом, за стенкой, считал его неудачником, человеком неполучившимся и, встречаясь с ним на балконе, говорил о том, что кого-то из братьев-писателей обругали, а кто-то достиг похвал, и о том, что Союз писателей мог бы работать лучше, и о том, что кто-то в нашем доме женился, и о дворниках, и о погоде, и далее внушал ему, как надо писать. Как надо нынче писать! ... Ошеломленный, я понял, что там, за моей оклеенной палевым тоном стеной, он писал тогда без всякой надежды быть напечатанным, писал в пропасть, в ничто. Какой же верой в писательство, в бессмертие букв и чернил надо обладать, чтобы доверить все лучшее, что ты принес, линованному листу, который, возможно, так и останется единственным в мире.
И с этим-то человеком я говорил о свадьбах и о погоде!»
Мы в застенке, и за стенкой не только карусель суеты, не только страшные помирания от пуль и голода. За стенкой Бог, точнее, Христос, умирающий, но пишущий что-то, после чего только остается «иди и больше не греши». За стенкой свет, и этому Свету мы говорим, как Ему жить, как Ему писать, как побеждать зло и тэ пэ, и тэ дэ... Роман Булгакова истлел, превратился давно в вино, и это неплохо, потому что изначально это была все-таки скорее теплая абрикосовая газировка, но Бог-то жив, Бог-то продолжает выходить на общий с нами балкон, готов и солью поделиться, и спичками, и интернетом, только это ли нам от Него надо...