Бог слово неслышимое, свет невидимый, ум и любовь неохватные. Как же обозначить в слове то, что происходит между Богом и человеком? Любое слово будет лишь сравнением, метафорой. «Царство» — точнее, «правление». Евангелие — это о том, что среди земных стран появилась Страна Божия. Но можно — «путь», «истина», «жизнь», «свет», «питье», «дыхание». Тогда я — идущий по сути, знающий истину, живущий настоящей жизнью, видящий подлинный свет, пьющий воду вечности, дышащий Духом Святым.
Все эти метафоры в Евангелии есть, плюс некоторые, сравнивающие Бога с человеком определенного занятия или статуса: гончар (я — глиняная фигурка), пастух (тогда я — овца), жених (я — невеста), отец (я — сын), владелец виноградника (я — виноградина), рабовладелец (я — раб), строитель (я — дом).
За пределами Евангелия позднейшие метафоры, такие как Бог — книгоиздатель (я — книга), а я бы сказал — Автор и текст. Все эти метафоры, кроме одной, скверные, потому что рисуют меня вещью, чем-то пассивным.
Есть и еще одна метафора: спаситель. Именно эта метафора имеет печальное свойство разрастаться и вытеснять все другие, превращаясь в духовную раковую опухоль. Спасусь я или погибну? Я спасусь — спасибо, достаточно. А то, что я бездушен, параличен, столбом стою, ничего не вижу, уже не имеет значения.
Против такой зацикленности на слове «спасения» восстал сто лет назад Бердяев, точно подметив, что этот образ часто прикрывает манипуляцию другим. Ты, мол, гибнешь, а без меня — без моих поучений и разъяснений христианства — ты погибнешь.
Бердяев противопоставил спасению творчество. Хорошее сравнение: Бог — Творец, я — творческая личность. Образ и подобие. А не дежурный на пляже и тонущий.
Много можно других сравнений подобрать, если нужно. А точно нужно?
Интересно, что как раз в Евангелии «спасение» обычно понимается в очень узком, физиологическом смысле слова. «Вера твоя спасла тебя» (Мк 5:24) — исцеление кротовоточивой. Она не стала духовно лучше, не крестилась, может, она стала содержательницей притона или посудомойкой у Пилата. Или у Луки (18:42) те же слова говорятся «иноплеменнику», который поблагодарил за исцеление от проказы. Не стал учеником Иисуса, не поверил в Царство. Просто поблагодарил.
Вот слабое место метафоры «спасение». Говоря суконным языком казенного богословия, она — об «устроении в мире сем». И когда апостолы озадаченно восклицают «кто же может спастись» — это в связи с запретом развода. Ничего личного, просто секс.
Конечно, «творчество» более удачная метафора, хотя и всего лишь метафора. Я бы предложил «общение» — которое, впрочем, включает в себя творчество как частный случай. Всякое творчество имеет коммуникативное измерение. Бог хочет общения, Бог общается — грех уводит от общения и замыкает в себе.
Я с некоторых пор не то чтобы разочаровался в словах, но... Вот «спасение» — идет где-то полемика, не являтся ли акцент на спасении симптомом властолюбия. Вообще в среде эмпешных православных, о которой я сужу по интернету, но глубоко не залезаю, смысла нет — в среде казенного православия постоянно какие-то горячие споры о совершенно незначительных, ничтожных словах. О младостарчестве. О голубом лобби. О ползании под иконами.
Такие споры ведутся в надежде устранить зло, из-за которого эмпешное православие такое эмпешное.
Хорошо, что есть желание нормальной жизни. Плохо, что нет понимания: нормальность достигается не путем подбора правильных слов, обрядов, текстов, поведения. Вера в такой подбор — начетничество, идолопоклонство, большевизм, в общем, типичное поведение несвободного человека, который чувствует, что ему неуютно в несвободе, но не может нащупать причину неудобства. Человек в смирительной рубашке обсуждает, какие запонки носить. Это неплохо, это лучше, чем наслаждаться смирительной рубашкой и запонками, но все-таки это патология и самообман. Можно ли вырваться из такого самообмана? Да. Твердое «да». Это непросто, это процесс, где смешаны воля Божья, материальная среда, личная воля и сердце, но мы же видим, что бывает исход из казенщины в свободу. Академик Сахаров. Григоренко. Дальше что-то не соображу, дальше все конья кура, как говорил мой отец. Ну не Невзоров же, Арестович, Кац и прочие пономаревы-яшины, хлестаковы-чичиковы и просто засланные казачки-провокаторы. Как, подозреваю, с этим вторжением в Курск.
Но в принципе любой свободный человек когда-то был несвободным. Как говорил Честертон, всякая цивилизация выросла из дикарства.А если свобода по-наследству досталась, то это проблема. Ею не очень дорожат, ее не очень понимают, в общем, выкинуть жалко, но и пользоваться как-то стрёмно... Так что мир свободы это не гарантия свободы...